В конце прошлого года Московский театр русской драмы «Камерная сцена» провел очередной, VII Всероссийский Московский фестиваль школьных театров «Русская драма». Он проводился при поддержке правительства Москвы, Комитета по культуре Москвы, Федерального агентства по образованию, Всероссийского экспериментального центра «Школьный театр», Центра содействия возрождению русской традиционной культуры и других организаций. Почти половина репертуара театра «Камерная сцена» — для детей и юношества. На многие спектакли можно прийти семьей. Художественный руководитель театра Михаил ЩЕПЕНКО, заслуженный деятель искусств, академик РАЕН, во время проведения фестиваля школьных театров отметил свое шестидесятилетие. Сегодня он гость «Учительской газеты».

– Доказывать нужность детского театра не надо, он уже доказал свою необходимость. Дети всегда играют. Дочки-матери, любые игры — это театр, это роли, это проигрывание каких-то ситуаций, которые порой лучше сыграть на сцене, чем в жизни. Дети чувствуют это интуитивно. Недаром и развивающие игры включают в себя некие элементы театра. Да и вообще само обучение может идти в процессе театральной игры. Когда ребенок участвует в спектакле, в котором утверждается некая позитивная идея, то он не может к ней не присоединиться. Театр может быть универсальным средством воспитания и образования молодой души.

– Для этого очень важно с умением подобрать репертуар...

– Не только. Если говорить о самой большой проблеме, то это воспитание воспитателя. Режиссер — уникальная профессия. Это редкий дар. Есть благие намерения, есть литературное чутье, умение видеть пространство, хореографические данные, чувство музыки, а вот чтобы все это сошлось, добавились еще организаторские и педагогические способности — это невероятно. Поэтому у нас помимо фестиваля проводятся лаборатории с руководителями. Приходится беседовать об основополагающих моментах режиссуры русского театра. Русская культура с наибольшей последовательностью отвечает на вопросы, как жить по совести и в чем смысл жизни. Они пронизывают русскую культуру. Я не отношусь к русской культуре только как к культуре русского народа, скорее это культура и тех народов, с которыми он исторически соприкасался и жил. В нашем фестивале участвуют коллективы из Бурятии, Карелии, приезжают из Украины. Для нас важна задача противостоять дикому раскультуриванию, которое сейчас происходит. Это опаснейший процесс. Я уважаю культуру всякого народа, однако сложилась ситуация, что мы подвергаемся агрессии чужеродной культуры, направленной на наше уничтожение, если уж говорить без обиняков. Все эти телепередачи, культивирующие животное начало в человеке, с насилием и т.п. — все это ведет к превращению людей в существ, которыми можно легко манипулировать и которые теряют свое будущее.

– Можете ли вы отметить наиболее важные тенденции, что сложились в школьном театре?

– С одной стороны, воспитатели и руководители ощущают огромный духовный голод. Они хотят говорить о важном и серьезном. Но, на мой взгляд, школьный театр сейчас далеко зашел в утверждение формальной стороны, преобладает театр-праздник, театр-радость. Пусть это будет! Я люблю яркую форму, я вахтанговец, но всегда важно знать, зачем все-таки она. Часто видишь: замечательная пластика, хореография, поют хорошо, а по части души — полная пустота. Праздник для глаз, для ушей, для нервов, а для души — ноль. Ведь из чего рождается художник? Можно сказать, что из чувства света, музыки и т.д. Для меня художник должен, несомненно, обладать обостренным чувством красоты, но еще в его сердце должно быть то самое «не могу молчать». Та проблема, которая должна «жечь сердца людей». Сверхзадача. Мне надо это сказать — и не для того, чтобы прославиться, заслужить аплодисменты. Надо стремиться сказать что-то такое важное, что не сказать нельзя. Все великое возникает из этого «не могу молчать».

– Что вы могли бы посоветовать актерам, которые еще находятся на школьной скамье, но пытаются искать себя на сцене?

– Есть такое понятие — «самовыражение», без которого, конечно, искусство не существует. Но очень важно понимать для себя: зачем я говорю или иду на сцену. Необходимо наличие сверхзадачи, которая и порождает художника. Если я занимаюсь театром, надо всегда спрашивать себя: зачем? Чтобы понравиться? Чтобы похохмить? Выразить себя? Надо активно взаимодействовать с жизнью и понимать, какая боль меня ведет. Обязательно отвечать на жизненно важные вопросы. Пусть это будет неумелый ответ, но если это сидит в сердце, если это горячо, то это уже мощнейший эстетический фактор. Научиться потом можно.

– Как начинался ваш фестиваль?

– Осознав ту опасность, которая грозит нашему молодому поколению, а следовательно, нашему будущему, я обратился в Министерство образования, там прошла встреча с ныне покойным Алексеем Константиновичем Брудновым, который отвечал за внешкольное образование, он свел меня с Татьяной Николаевной Прусаковой (она директор Всероссийского экспериментального центра «Школьный театр»). Мы оказались единомышленниками. С этого года нас поддержали правительство Москвы и лично первый заместитель мэра Людмила Ивановна Швецова. Этот фестиваль финансирует Москва.

– Как вы пришли к театру?

– Мой путь был сложным. Вначале я поступил в Пензенское художественное училище, куда приехал из Липецка, потом через полгода бросил его. Но я всегда был, так сказать, социально активным и болезненно переживал ту ложь, в которой пребывало наше общество. Внимательно сравнивал, что там у Ленина и что у нас на деле. Но этим занимались многие. Мне очень нужно было, если так можно сказать, участвовать в этом процессе борьбы за правду. После училища я поступил в Воронежский университет, решив стать юристом. Но больше меня интересовали теоретические вопросы, история политических учений, чем юридическая казуистика, которую, конечно, приходилось сдавать. Потом, после армии, я закончил в Москве Всесоюзный юридический заочный институт (ВЮЗИ), работал художником, поступил в Щукинское училище, потому что понял, что должен быть в театре. Для меня было важно хоть каким-то образом протестовать против того, что происходило в стране. Я пробовал это делать словом, писал стихи... Но как-то поэт Анатолий Парпара мне сказал: «Миша, стихи хорошие, но непечатные». Я осознал, что слово запрещено, но трудно запретить интонацию, паузу, подтекст, то есть театральное творчество. Достаточно скоро я понял, что этот импульс социального протеста, основанный на горизонтальных ценностях, на атеизме, бесплоден, и прежде всего для души. Я понял, что мир не изменишь, если сам не изменишься. Чехов редко высказывался о содержании своего творчества, но в одном из писем как-то обмолвился, что основной идеей того, что он писал, было «бессилие добра в душе среднего человека». Нормального, хорошего, обычного человека... Основы глубинного нашего бытия находятся в области веры, мы их не можем познать на рациональном уровне — только верой. Я понял, что атеизм — это бесплодный протест. Начался длительный, серьезный кризис, сердце мое было пустым, и я долго был в унынии, что отражалось и на спектаклях... Я не понимал, что уныние — грех, влекущий за собой и другие грехи. Пришло серьезное увлечение восточными учениями, агни-йогой. Тоже довольно традиционный путь русской интеллигенции конца ХХ века.

– Зачем искать чистой воды у чужих колодцев, когда есть свои...

– Я никогда не ставил спектакли, поклоняясь только искусству. Кумира в виде искусства у меня не было. Я искал ту истину, которой, по большому счету, надо служить и искусством. Как говорил Пушкин, значение искусства — не нравоучение, а идеал. Идеал правды, добра прежде всего, но это все надо осмыслить и понять. Это мучительно... Когда мы увлеклись восточными учениями, у нас был огромный круг друзей, мы поставили популярный спектакль «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». Но вскоре я понял, что нахожусь в состоянии прелести. В христианском его смысле. В обыденном смысле это нечто хорошее, а для христиан: «лесть» — ложь, «пре» — превосходная степень. Это понимание не происходит на уровне математически доказуемом. Но увлечение восточными учениями дало понимание, что душа бессмертна, что было очень ценным. Это можно предположить на уровне разума, но чтобы это присвоить сердцем... Слава Богу, это произошло, мы поняли, что у нас путь один — православие, и жизнь очень сильно изменилась. Творчество тоже. Мы подчинены законам искусства, но в то же время — еще чему-то более великому. «Веленью Божьему, о муза, будь послушна» — в этой строчке все мое кредо и кредо театра.